Когда играешь в одиночку, по правилам, известным только тебе одному, отступать от них нельзя ни на шаг, иначе незримый и неизъяснимый партнер, чье гипотетическое присутствие наполняет твое бодрствование хоть каким-то подобием смысла, пожмет плечами, выйдет, закрыв за собой дверь, игра закончится, так толком и не начавшись, и что тогда останется у тебя?
Макс Фрай

Потом  внезапно все пошло  очень  быстро.  На любимом лице  таяла живая
ткань тела. Скулы  выступили, и на висках  просвечивали  кости.  Руки  стали
тонкими,  как у ребенка, ребра выпирали под  кожей, и жар  все чаще сотрясал
исхудавшее тело. Сестра приносила кислородные подушки, и врач заходил каждый
час.
Однажды  к  концу  дня температура необъяснимо  стремительно упала. Пат
пришла в себя и долго смотрела на меня.
- Дай мне зеркало, - прошептала она.
- Зачем  тебе зеркало? - спросил я. - Отдохни, Пат. Я  думаю,  что
теперь уже пойдет на поправку. У тебя почти нет жара.
- Нет, - прошептала  она  своим надломленным,  словно  перегоревшим
голосом. - Дай мне зеркало.
Я обошел кровать, снял со стены зеркало и уронил его. Оно разбилось.
- Прости, пожалуйста, - проговорил я. - Экой я увалень. Вот упало-
и вдребезги.
- У меня в сумочке есть еще одно, Робби.
Это было маленькое зеркальце из хромированного никеля. Я мазнул по нему
рукой, чтоб заслепить хоть немного, и подал Пат. Она с трудом протерла его и
напряженно разглядывала себя.
- Ты должен уехать, милый, - прошептала она.
- Почему? Разве ты меня больше не любишь?
Ты не должен больше смотреть на меня. Ведь это уже не я.
Я отнял у нее зеркальце:
- Эти металлические штуки ни к черту не годятся. Посмотри, как я в нем
выгляжу.  Бледный  и  тощий. А ведь я-то  загорелый  крепыш.  Эта  штука вся
сморщенная.
- Ты должен помнить  меня  другой, - шептала она. - Уезжай, милый. Я
уж сама справлюсь с этим.
Я успокоил ее. Она  снова  потребовала зеркальце и свою  сумочку. Потом
стала пудриться, -  бледное  истощенное лицо, потрескавшиеся губы, глубокие
коричневые  впадины  у  глаз. -Вот хоть немного,  милый, - сказала она и
попыталась улыбнуться. - Ты не должен видеть меня некрасивой.
- Ты можешь делать все, что хочешь, - сказал  я. - Ты никогда не
будешь некрасивой. Для меня ты самая красивая женщина, которую я  когда-либо
видел.
Я отнял у нее зеркальце и пудреницу и осторожно положил обе руки ей под
голову. Несколько минут спустя она беспокойно задвигалась.
- Что с тобой, Пат? - спросил я.
- Слишком громко тикают, - прошептала она.
- Мои часы?
Она кивнула:
- Они так грохочут.
Я снял часы с руки.
Она испуганно посмотрела на секундную стрелку.
- Убери их.
Я швырнул часы об стенку:
- Вот, теперь  они  больше не будут тикать. Теперь время остановилось.
Мы  его разорвали пополам.  Теперь существуем  только мы вдвоем.  Только  мы
вдвоем - ты и я - и больше нет никого.
Она поглядела на меня. Глаза были очень большими.
- Милый, - прошептала она.
Я не мог вынести ее взгляд. Он возникал где-то далеко и пронизывал
меня, устремленный в неведомое.
- Дружище, - бормотал я. - Мой любимый, храбрый старый дружище.

Она умерла в последний час ночи, еще до того, как начался рассвет.  Она
умирала  трудно и мучительно,  и никто не мог ей помочь. Она крепко  сжимала
мою руку, но уже не узнавала меня.
Кто-то когда-то сказал:
- Она умерла.
- Нет, - возразил я. - Она  еще не умерла. Она еще крепко держит мою
руку.
Свет.  Невыносимо яркий свет. Люди. Врач. Я медленно разжимаю пальцы. И
ее  рука  падает.  Кровь. Искаженное  удушьем  лицо. Страдальчески застывшие
глаза. Коричневые шелковистые волосы.
- Пат, - говорю я. - Пат!
И впервые она не отвечает мне.

Эрих Мария Ремарк "Три товарища".

У него есть "Чайная книга"... Это к твоему увлечению данным вопросом))  [взломанный сайт]  Книга состоит из рассказов... После каждого рецептик чая) Вот один из...)))  [взломанный сайт] 

Сказка про поиски счастья

Жил был человек, который, как и многие другие, очень хотел найти в этой жизни счастье. А еще лучше не только в этой, но и в нескольких последующих, чтобы потом время попусту не растрачивать. Человек, как и полагается всякому социальному существу, перво наперво пошел ко всем своим друзьям и знакомым и начал спрашивать у них, как бы ему счастье найти. Но его друзья и знакомые были в большинстве своем достаточно мудрыми людьми и все как один говорили, что никакого счастья на самом деле нет, есть покой, воля и горячий чай в холодную погоду. А больше нет совсем ничего. Но человек качал головой и говорил: «Нет, про счастье столько пишут и говорят, значит, где то оно все таки должно быть». Друзья и знакомые только пожимали плечами, ведь те, кого читали и слушали они, ни про какое счастье не писали и не говорили.
Те друзья, которым не хватало мудрости на покой, волю и горячий чай, советовали человеку найти себе любовь и жить с ней до скончания века. В этом, говорили, и заключено настоящее счастье. Но человек опять качал головой. «Мне совсем не нужно что то, во что счастье заключено. Мне нужно оно само, в чистом виде». И ему вслед опять качали головами.
Человек уже собирался было пуститься на поиски счастья, как и полагается всякому нормальному ищущему. Ему так и виделось, как он будет переплывать моря и океаны, проходить тридевятые и тридесятые земли и расспрашивать всех. А потом какой нибудь умирающий мудрец откроет ему величайший секрет бытия – расскажет, где же все таки можно найти счастье. Но в самый неподходящий момент, когда уже и вещи были собраны, и билеты куплены, человек вдруг заболел. Гриппом. Самым обычным. И ему пришлось отложить поездку, чтобы валяться дома, кушать таблетки и с ненавистью смотреть на градусник. И как то раз, когда температура была особенно высокой, а жизнь казалась особо отвратительной, человеку примерещился суслик. Самый обычный суслик. Он печально посмотрел на человека и сказал: «Хватит страдать фигней. Счастье твое настолько близко, что ты его уже почти раздавил».
Когда человек выздоровел, он долго думал над словами суслика. Потом начал планомерно обыскивать свою квартиру. Он все понимал очень буквально. В своей квартире он неожиданно обнаружил старые санки, бутылку коньяка и письмо от девочки, с которой они когда то вместе были в пионерском лагере. Человек решил, что с помощью этих предметов он точно найдет счастье, раз уж они неожиданно в его квартире нашлись, и начал действовать. Он выпил коньяк, прочитал письмо от девочки из пионерского лагеря и, прихватив санки, пошел кататься с горки, благо парк рядом был. Съехав с горки, он угодил головой в сугроб, протрезвел и отправился обратно домой, поняв, что суслик его скорее всего обманул.
Он снова купил билеты, снова собрал вещи и даже уже почти вышел из дома, но тут ему снова примерещился суслик. Он был еще печальнее, чем в прошлый раз. Суслик сказал: «Что то я сомневаюсь, что такой дурак, как ты, вообще в состоянии найти счастье». И исчез, конечно же. Человек очень расстроился, но на вокзал все таки поехал. А там стоит дяденька в шапке, прямо у входа, и громко объявляет: «Поезд для ищущих счастья стоит на пятом пути. Посадка начинается через пять минут. Просьба не опаздывать». Человек тут же перестал расстраиваться, решил, что он все делает правильно, и пошел искать пятый путь. А там и правда поезд стоит. И еще там стоит куча людей, и у всех на лицах написано, что им счастье нужно, единственное и неповторимое. И они друг с другом общаются, делятся успехами. Ну, человек их, разумеется, и спросил, не мерещился ли им говорящий суслик. Тут люди все насторожились и стали на человека нехорошо смотреть. Только один все таки сказал: «Знаешь, у одного странного, давно уже исчезнувшего народа было такое поверье, что счастье очень не хочет, чтобы его кто нибудь нашел. И иногда оно превращается во что нибудь и отговаривает людей от поисков. Так что ты просто свое счастье видел». «А почему суслик?» – спросил человек. «Ну, у каждого же свое счастье», – ответили ему.
Человек призадумался, конечно, но все таки решил довести задуманное до конца и сел в поезд. Поезд ехал долго, все со всеми успели перезнакомиться, пожаловаться на жизнь и отсутствие в ней счастья, выпить много горячего чая и коньяка и вспомнить все пионерские лагеря, в которые им доводилось ездить. Однако счастливее от этого, конечно же, никто не стал.
Когда поезд наконец приехал туда, куда ему положено, все люди сразу стали очень серьезными. Они похватали вещи и стали выходить на перрон. На перроне их встречали всякие разные существа. Кого то девушка прекрасная, кого то чудище жуткое, кого то просто его двойник. А человека встречал маленький печальный суслик. «Ну что, счастлив?» – спросил суслик. «Пожалуй», – ответил человек, взял суслика под мышку и отправился за обратным билетом.

Чай «Ностальгический, бесполезный»

«Twining's Lady Grey», можно россыпью, можно пакетированный, заварить, понюхать, вспомнить, как шлялись где то в районе Парка культуры, нашли магазин с чаем, и там тебе объясняли, что бергамот и цитрус и какие то еще синие цветочки, что надо обязательно попробовать. Сделать пару глотков, понять, что чай – вот он, здесь, и человек тот самый, тоже здесь, рядом, но дело почему то совсем не в чае и не в Парке культуры, в районе которого уже давно не работаешь и не гуляешь. А то, в чем оно, это самое дело, даже в жестяной банке лучшего россыпного чая не найдешь. Оставить чай остывать на столе, уйти искать, в чем же, собственно, дело, не возвращаться.

Извольте, ма шер... Вот еще замечательный кусочек из середины романа, до гибели Жоан...

...Он проснулся  и сразу  же почувствовал, что  Жоан  находится в комнате.
Было еще темно, и он не мог ее видеть, но знал, что она здесь. Комната стала
иной. Окно стало иным, воздух стал иным, и он стал иным.
     - Перестань дурачиться! - сказал он. - Включи свет и подойди ко мне.
     Она не пошевелилась. Он даже не слышал ее дыхания.
     - Жоан, - сказал он. - Не будем играть в прятки.
     - Не стоит, - тихо ответила она.
     - Тогда иди ко мне.
     - Ты знал, что я приду.
     - Не мог я этого знать.
     - Дверь не была заперта.
     - Она почти никогда не бывает заперта.
     Она с минуту помолчала.
     - Я думала, ты еще  не вернулся, -  сказала  она наконец.  -  Я  только
хотела... Думала, ты сидишь где-нибудь и пьешь.
     - Я тоже думал, что так будет. Но вместо этого я играл в шахматы.
     - Что ты делал?
     - Играл в шахматы. С Морозовым. Внизу, в комнате,  похожей на аквариум
без воды.
     - Шахматы! - она отошла от двери. - Шахматы! Как же так?.. Разве  можно
играть в шахматы, когда?..
     -  Я бы и сам  не поверил,  но, оказывается, можно. И  совсем не  плохо
получается. Мне даже удалось выиграть одну партию.
     - Ты самый холодный, самый бессердечный...
     - Жоан, не устраивай  глупых  сцен. Я люблю театр, но сейчас мне не  до
него.
     - Я и не думаю устраивать тебе сцен. Я безумно несчастна.
     - Хорошо. Не будем говорить об этом. Сцены уместны, когда люди не очень
несчастны. Я был знаком с одним человеком, который сразу после смерти  своей
жены  заперся у  себя  в  комнате  и  просидел там  до самых похорон,  решая
шахматные задачи. Его сочли бессердечным, но я знаю,  что свою жену он любил
больше  всего на свете. Просто он ничего лучшего  не  мог придумать.  День и
ночь решал шахматные задачи, чтобы хоть как-то забыться.
     Жоан стояла теперь посредине комнаты.
     - Значит, поэтому ты и играл в шахматы, Равик?
     - Нет.  Я  же рассказал  тебе  о другом  человеке.  А я спал, когда ты
пришла.
     - Да, ты спал! Ты еще можешь спать!
     Равик привстал на постели.
     - Я знал и другого человека. Потеряв жену, он лег спать и проспал  двое
суток. Его  теща была  вне себя.  Она не понимала, что  можно  делать самые,
казалось бы, неуместные, противоестественные вещи и быть при этом совершенно
безутешным. Просто  удивительно, до чего нелеп этикет горя. Застань  ты меня
мертвецки пьяным - и приличия были бы соблюдены. А я играл в шахматы и потом
лег спать. И это вовсе не говорит  о том,  что я черств или бессердечен. Что
же тут непонятного?
     Внезапно раздался  грохот и звон: Жоан схватила  вазу  и швырнула ее на
пол.
     -  Спасибо, - сказал Равик. - Я терпеть не мог  этой  штуки.  Смотри не
поранься осколками.
     Она расшвыряла осколки ногой.
     - Равик, - сказала она. - Зачем ты говоришь мне все это?
     - Действительно, - ответил  он.  - Зачем? Вероятно, подбадриваю самого
себя. Тебе не кажется?
     Она порывисто повернулась к нему.
     -  Похоже,  что так. Но  у тебя никак не поймешь, когда  ты серьезен, а
когда шутишь.
     Осторожно пройдя по усеянному осколками  полу, Жоан  села  на  кровать.
Теперь, при свете занимающегося утра, он мог отчетливо разглядеть ее лицо. И
удивительное дело: оно  нисколько не  казалось  усталым, напротив, оно  было
молодым, ясным и сосредоточенным. На ней был новый плащ  и уже не то платье,
в каком он видел ее в "Клош Д'Ор".
     - Я думала, ты никогда больше не вернешься, Равик, - сказала она.
     - Мне пришлось пробыть в Швейцарии дольше, чем я  рассчитывал. Я не мог
приехать раньше.
     - Почему ты ни разу не написал?
     - А что бы от этого изменилось?
     Она отвела взгляд в сторону.
     - Все-таки было бы лучше.
     - Лучше  всего было бы вообще не возвращаться. Однако я не могу жить ни
в  какой другой  стране, кроме Франции,  ни в  каком  другом  городе,  кроме
Парижа. Швейцария слишком мала, в других странах - фашисты.
     - Но ведь здесь... полиция.
     - У полиции  сейчас так же  много или,  если угодно, так же мало шансов
схватить меня, как и прежде. В последний раз мне просто не повезло. Не будем
больше говорить об этом.
     Он  взял сигареты  со стола  около  кровати. Это был  удобный,  средних
размеров стол,  с книгами,  сигаретами и  всякой мелочью.  Равик  не выносил
ночных столиков с резными ножками и  столешницами из поддельного  мрамора,
какие встречаются почти в каждом отеле.
     - Дай и мне сигарету, - попросила Жоан.
     - Ты не хочешь выпить?
     - Хочу. Не вставай. Принесу сама.
     Она нашла бутылку и налила две рюмки - ему и себе. Когда она пила, плащ
соскользнул с ее плеч, и в свете редеющих утренних сумерек Равик увидел, что
на ней то самое  платье, которое он подарил ей перед поездкой в Антиб. Зачем
она его надела, это единственное платье, которое он ей  купил? Единственное?
Он никогда  над этим не задумывался.  И сейчас он  тоже  не хотел  думать об
этом.
     - Когда  я увидела тебя, Равик... так неожиданно... -  сказала она, - я
ни о  чем другом не  могла  думать.  Просто  не могла. А  когда  ты  ушел  -
испугалась,  что никогда  больше не  увижу тебя. Сначала ждала - а  вдруг ты
вернешься в "Клош д'Ор". Мне казалось, ты вернешься. Почему ты не вернулся?
     - А к чему было возвращаться?
     - Я пошла бы с тобой.
     Он знал, что  она сказала  неправду, но  не  хотел думать  об этом.  Он
вообще не  хотел теперь ни  о  чем думать.  Раньше он бы не поверил, что  ее
приход  успокоит его.  Он  не понимал,  зачем она пришла и чего  хотела.  Но
неожиданно он почувствовал какое-то  странное, глубокое успокоение. Она была
здесь, и этого было достаточно. Что  же это такое? - подумал он. - Неужели я
снова теряю самообладание,  снова погружаюсь во мрак  и  попадаю  под власть
воображения?  Опять  в  висках  стучит  кровь,  опять  на  меня  надвигается
опасность?
     -  Мне казалось, ты  хочешь  уйти от меня, - сказала  Жоан. -  Да ты  и
хотел! Скажи правду.
     Равик молчал.
     Она смотрела на него, ожидая ответа.
     - Я это знала! Знала! - повторяла она с глубокой убежденностью.
     - Дай мне еще рюмку кальвадоса.
     - А это кальвадос?
     - Да. Разве ты не заметила?
     - Нет.
     Наливая рюмки, она положила руку ему на грудь, и он вдруг почувствовал,
что ему нечем дышать. Она взяла свою рюмку и выпила ее.
     - Да, это действительно кальвадос.
     Она снова взглянула на него.
     - Хорошо, что я пришла. Знала, что это будет хорошо.
     Стало еще  светлее.  Послышался  тихий скрип ставен.  Поднялся утренний
ветерок.
     - Ведь правда хорошо, что я пришла? - спросил она.
     - Не знаю, Жоан.
     Она склонилась над ним.
     - Нет, знаешь. Должен знать.
     Он  видел над собой лицо  Жоан, ее  волосы касались его  плеч. Знакомая
картина, подумал Равик,  бесконечно  чужая и близкая, всегда одна и та же  и
всегда  новая. Он видел,  что кожа  у нее на  лбу шелушится, видел, что  она
небрежно накрасилась - к верхней губе прилипли кусочки помады. Он смотрел на
ее лицо,  заслонившее весь  мир,  вглядывался  в него  и понимал, что только
фантазия влюбленного  может найти в нем так много таинственного.  Он  знал -
есть более прекрасные лица, более умные и чистые, но он знал также,  что нет
на земле другого лица, которое обладало бы над ним такой властью. И разве не
он сам наделил его этой властью?
     - Да, - сказал он. - Это хорошо. В любом случае хорошо.
     - Я не пережила бы этого, Равик...
     - Чего бы ты не пережила?
     - Если бы ты ушел от меня. Ушел навсегда.
     - Но ведь ты уже решила, что я никогда не вернусь. Ты сама сказала...
     - Это разные вещи. Живи  ты  в другой  стране, мне казалось  бы, что мы
просто ненадолго  расстались. Я могла бы приехать  к тебе. Я  знала бы,  что
всегда  смогу приехать. А так, в  одном  городе...  Неужели  ты не понимаешь
меня?
     - Понимаю.
     Она выпрямилась и откинула назад волосы.
     - Ты не смеешь оставлять меня одну. Ты отвечаешь за меня.
     - Разве ты одна?
     - Ты отвечаешь за меня, - повторила она и улыбнулась.
     Какую-то  долю секунды ему казалось,  что он ненавидит ее, ненавидит за
эту улыбку, за ее тон.
     - Не болтай глупостей, Жоан.
     - Нет, ты отвечаешь за меня. С нашей первой встречи. Без тебя...
     -  Хорошо.  Видимо,  я  отвечаю и за оккупацию Чехословакии... А теперь
хватит. Уже рассвело, тебе скоро идти.
     -  Что ты сказал? - Она широко раскрыла глаза. - Ты не  хочешь, чтобы я
осталась?
     - Не хочу.
     - Ах вот как... -  произнесла она тихим, неожиданно злым голосом. - Так
вот оно что! Ты больше не любишь меня!
     - Бог мой, - сказал Равик. - Этого еще не хватало. С какими идиотами ты
провела последние месяцы?
     - Они  вовсе не идиоты. А что я, по-твоему, должна была делать? Торчать
у себя в номере, глядеть на пустые стены и медленно сходить с ума?
     Равик слегка приподнялся на постели.
     - Прошу тебя, не  надо исповеди, - сказал он.  - Мне это неинтересно. Я
хочу лишь одного - чтобы наш разговор был чуточку содержательней.
     Она с  недоумением посмотрела на него. Ее рот  и глаза, казалось, стали
совсем плоскими.
     -  Почему ты ко мне вечно придираешься? Другие этого не делают.  У тебя
все вырастает в проблему.
     - Возможно.
     Равик отпил глоток кальвадоса и снова лег.
     -  Но  это действительно  так, - сказала она. - Никогда не знаешь, чего
ждать от тебя. Ты заставляешь говорить вещи,  которые не хочется говорить. А
потом сам же набрасываешься на меня.
     Равик глубоко вздохнул. О чем это  он только что  подумал? Да... Темный
мирок  любви,  власть  воображения  -  как быстро  сюда  можно  внести  свои
поправки! И люди это  делают. Неизменно делают сами. Старательнейшим образом
они разрушают свои же мечты.  Да и могут ли они иначе?  Действительно, в чем
их вина? Они кажутся себе красивыми, потерянными, гонимыми... Где-то глубоко
под землей находится  гигантский магнит -  а на поверхности пестрые фигурки,
полагающие, что они наделены собственной волей, собственной судьбой... Могут
ли они иначе? И разве он сам не таков? Еще не поверивший, еще цепляющийся за
соломинку осторожности и  дешевого сарказма, но уже точно знающий  все,  что
неизбежно должно случиться.
     Жоан примостилась на  другом конце кровати. Она напоминала  разозленную
хорошенькую прачку  и одновременно казалась  существом, прилетевшим с Луны и
ничего не  понимающим  в  земных делах.  На ее лице играли  красные отблески
зари, сменившей предрассветные сумерки. Над грязными дворами  и закопченными
крышами веяло чистое дыхание молодого  дня. В этом дыхании еще  слышался шум
леса, слышалась жизнь.
     - Жоан, - сказал Равик. - Зачем ты пришла?
     - А зачем ты спрашиваешь?
     - Действительно, зачем я спрашиваю?
     - Зачем ты вечно спрашиваешь? Я здесь. Разве этим не все сказано?
     - Да, ты права. Этим сказано все.
     Она подняла голову.
     - Наконец-то! Но сначала ты обязательно отравишь человеку всю радость.
     Радость!  Она  называет  это  радостью! Люди  гонимы  множеством черных
пропеллеров, у них захватывает дыхание, их  вновь  и  вновь затягивает вихрь
желания...  Какая  же тут радость? Радость там, за окном,  - утренняя  роса,
десять  минут тишины, пока день еще не выпустил своих когтей. Но что это? Он
опять пытается все осмыслить?  К  черту! Разве  она  не права? Разве она  не
права, как правы роса,  и воробьи, и ветер,  и кровь? Зачем  спрашивать? Что
выяснять?  Она  здесь,  стремительная  ночная  бабочка,  бездумно залетевшая
сюда... А он лежит и считает пятнышки и прожилки на ее крылышках, придирчиво
разглядывает  чуть поблекшие краски.  Она пришла, и мне,  видите ли, хочется
показать ей все мое превосходство, подумал он. Какая глупость! А если  бы ее
здесь не  было?  Я лежал бы и думал без конца и пытался бы геройски обмануть
себя, в глубине души желая, чтобы она пришла.
     Равик спустил ноги с кровати и надел туфли.
     -  Зачем ты  поднялся?  -  изумленно  спросила Жоан. -  Ты хочешь  меня
выгнать?
     -  Нет. Целовать. Я уже давно должен был это сделать.  Я идиот, Жоан. Я
наговорил столько глупостей. Как чудесно, что ты здесь!
     Ее глаза просветлели.
     - Ты можешь целовать меня и не вставая, - сказала она...

(с)

Отредактировано Гоблин (2010-12-22 18:01:17)